Отсидев в СССР за стихи о Боге, поэт Ирина Ратушинская, вместе с мужем лишенная гражданства, прожила много лет в Англии, под крылом владыки Антония Сурожского. В 1998 году он благословил ее семью вернуться.
«Владыка отложил швабру, и начался разговор»
– Ирина Борисовна, расскажите, пожалуйста, о вашей первой встрече с владыкой Антонием Сурожским.
– В декабре 1986 года – еще в прошлом веке – мы с мужем приехали в Лондон после моего совершенно неожиданного освобождения. Думали, что мы с визитом, но нас лишили гражданства. А я больше четырех лет была без причастия: тогда в женской зоне никто не мог причастить тех, кто там сидел.
Мы остановились у моей подруги Алены Кожевниковой. «А тут вообще православные храмы есть?» – спрашиваю. – «Да, сейчас я тебя к нашему владыке отведу. Ты знаешь что-нибудь про владыку?»
Я ничего не знала. Что у нас было? Самиздат и тюрьма. Больше никаких источников.
Мы вошли и увидели монаха – в черном, в сандалиях на босу ногу, – он мыл пол. Это и был митрополит Антоний Сурожский
И на следующий же день Алена повела нас с мужем к владыке. Позвонила в боковую дверь храма: оказалось открыто. Мы вошли и увидели монаха – в черном, в сандалиях на босу ногу, – он мыл пол. Это и был митрополит Антоний Сурожский.
Он жил тогда в каморке при храме и считал, что незачем нанимать кого-то для уборки: раз он тут живет, то и мыть сам будет. Владыка отложил швабру, и начался разговор.
Он знал про нас с Игорем, потому что вокруг меня был большой скандал: посадили за стихи православную женщину, в Киеве – за русские стихи! Он обнял нас, и мы вдруг почувствовали себя так, как дети, которые долго шлялись по лесу и вернулись в добрые руки.
У нас и дома-то раньше не было, и вот мы испытали чувство возвращения домой.
Первая просьба, которой мы озадачили владыку, была такая. Перед самым моим арестом муж сделал мне крест. Арестом уже пахло: были угрозы со стороны КГБ, что если я не буду «сотрудничать», они меня посадят по 70-й статье. Конечно, сотрудничать я отказывалась.
И вот Игорь сделал мне крест из моржового бивня. Почему это было важно? Потому что у заключенных снимали кресты под предлогом того, что это – металлические предметы. А я со своим крестом всю зону прошла и с ним и вышла. И что характерно – в трех разных тюрьмах. От меня трижды при обыске требовали, чтобы я его сняла, и трижды я отказывалась. Однотипно угрожали, что сейчас вызовут наряд и сорвут силой. Я говорила: «Ну, силы у вас, конечно, больше, но я совершенно не отвечаю за то, что будет потом. И советую вам этого не делать, а пойти к начальству, и пусть начальство принимает решение, а не вы лично. И ответственность за это пусть принимает ваше начальство!» Они уходили и не возвращались.
– Чем же вы занимались, что смогли «насолить» КГБ и власти?
– Три компонента. Первое. Когда мне было 19 – я была еще студенточкой физического факультета университета в Одессе, – меня вызвали почему-то в райком комсомола и почему-то повесткой и предложили сотрудничество с КГБ. С формулировкой: «Одесса – портовый город, мы приглашаем в отряды девушек, которые будут знакомиться с иностранцами, весело проводить с ними время, а потом докладывать в органы, кого они знают в Советском Союзе». Адреса, имена и т.д.
Я, порядочная девушка, с ужасом поняла, что меня вербуют в проститутки для иностранцев и в осведомительницы. И сказала: «Нет!» И по наивности думала, что я сейчас встану и уйду.
Они на меня давили более двух часов.
Это был единственный раз в моей жизни, когда меня КГБ испугало. У меня внутри всё перегорело: после этого они ни разу не преуспели в том, чтобы меня испугать.
Они на меня давили, я держалась на этом «Нет!», но мне обозначили, что ни про карьеру, ни про что остальное я могу не думать. Я не «вылетела» из университета, но знала, что за мной будут следить и найдут предлог…
Я писала про Бога и Родину. И пять моих стихотворений – это пункт моего обвинения
Второе. Я писала стихи (да и сейчас пишу), которые не имели политической окраски. Я считаю, что политика – слишком низкая и грязная тема для поэзии. Я писала про Бога и Родину. И пять моих стихотворений – это пункт моего обвинения. Остальное – хранение самиздата.
Меня посадили на семь лет строгого режима плюс пять лет ссылки за стихи.
Третье. Почему дали такой срок? Дело в том, что меня судили уже в андроповское время. Арестовали еще при Брежневе, но Брежнев был тогда старенький, и реально, конечно, правил уже тот, кто пришел за ним.
Были спущены разнарядки по республикам, сколько народу посадить по политическим статьям для устрашения.
А мне 28 лет, я молоденькая, мои стихи очень широко ходят по самиздату, я уже член Британского «Пен-клуба» (причем сама об этом не знала, они меня заочно приняли, так как мои стихи уже печатали в эмигрантских газетах). Итак, по всем параметрам – пора сажать! А поскольку я отказалась сотрудничать со следствием и вообще с ними разговаривать, только здоровалась (говорила «здравствуйте» и «до свидания»), то полный срок и «вкатали» за такие дела!
Назад, в СССР
– Сегодня Советский Союз характеризуют двояко: либо – очень плохая власть, либо – очень хорошая система. Ваше отношение к Сталину, Брежневу, нашему прошлому – великому Советскому Союзу?
– Не принимая идеологии, тем не менее, я испытывала уважение к стране, к ее целостности. В СССР была идея хороших взаимоотношений между разными народами. Это еще Екатерина II декларировала – даже ввела «смотр новых народов», входивших в Российскую империю, и это делалось со всей доброжелательностью.
Армян теснят, и они просятся в Российскую империю? Замечательно, примем армян в Российскую империю, теперь их не будут теснить! Грузия не может отбиться? Ну хорошо, примем Грузию, у нас еще и грузины будут, замечательно!
Это всё меня устраивало, это мне нравилось. Было два года, в течение которых я верила в коммунизм: первый и второй класс. Мне подарили многотомную детскую энциклопедию (такая желтенькая), когда я была первоклашкой. А я была активно читающей первоклашкой: много-много читала, уже взахлеб, с фонариком под одеялом и т.д. А тут – прекрасная энциклопедия с замечательными картинками!..
И, конечно, там был том про общественное устройство, где (в духе, по-моему, 1962 года) было написано про коммунизм, который точно должен был наступить в 1980-м.
В 1980 году – коммунизм, в 1970 году у всех советских граждан – отдельная квартира, постепенная отмена денег. А что такое коммунизм? Это – от каждого по способностям, каждому по потребностям. Вот жизнь будет!..
И я считаю на своих детских пальчиках: это ж сколько мне будет лет (я 1954 года рождения)? Так к этому времени я уже закончу какой-нибудь вуз, буду специалистом, я буду… Да вообще я буду жить при коммунизме! Я же буду замечательным специалистом в какой-то области, имеет смысл учиться, как классно будет!..
И тут вдруг, параллельно с этим, появляются (во всяком случае, в Одессе появились) троллейбусы с кассами, у которых прозрачные крышки: бросаешь денежку и отрываешь себе билетик, без всякого контролера. И все это делают… И слышится: «Смотрите, может быть, это начало коммунизма! Мы можем жить по-честному, над нами и надзор не нужен, все платят, а если что, и за девочку заплатят…» И я поверила, подумала тогда: «Как же будет здорово: все вместе…» Тут Гагарин в космос летит, на Марсе, говорят, будут яблони цвести, весь мир узнал русское слово «спутник», ура!
И все эти восторги длились у меня до 1963 года: тогда начался не то что голод, а нечто! Никита Сергеевич повернул рулевое колесо куда-то не туда, и страна встала в дикие очереди за хлебом.
Я понимаю, что в Москве, может быть, всё было иначе, я много раз сталкивалась с тем, что разные люди – ровесники – говорили, что жили в «разных Советских Союзах».
Но я только помню вот что. Третий класс, мы учимся во вторую смену. Для наших родителей это было счастье, потому что утро начиналось с очереди, а мама и папа на работе, а бабушка старенькая, чтобы ей одной ходить… Ты становишься в очередь за хлебом (она может быть и двухчасовая), сначала дают две буханки в одни руки, потом – полторы буханки в руки, потом – одну. Ты можешь стоять в этой очереди с учебником в руках, потому что тебе к половине второго в школу, а надо еще уроки выучить. И еще не факт, что тебе хлеб достанется. Можно отстоять час – и всё, и кончился он! А потом – иди, голубушка, в такую же очередь за молоком! И тоже – абсолютно без гарантий…
Три литра в одни руки, потом два литра в одни руки, потом – полтора… И так – почти ежедневно…
Я обратила внимание, что «хлебные» очереди злее «молочных» и всяких прочих. В «хлебных» очередях люди уже не стесняясь говорили всё – одесситы по крайней мере. И всё, что они говорили, шло над детскими головами: моей, моих одноклассников. Очереди стояли и разговаривали.
Прекрасно помню, как один дядька, стоявший впереди меня и споривший с какой-то тетенькой, сказал: «Извините, пожалуйста, даже в изобилие грядущее могу поверить. Но только в коммунизме предусмотрено постепенное отмирание государства. Так вот, эти бюрократы сначала нас с вами изведут, а только потом сами отпадут! Они будут множиться, размножаться и лезть, чтобы нас контролировать. В отмирание государства я не верю, оно не отомрет никогда! Оно будет только расширяться и брать за горло всё больше и больше!»
И еще я выслушала суждение на тему «от каждого – по способности, каждому – по потребности». Этот мужчина продолжал: «Готов поверить, но только потребности наши они будут определять сами. И я знаю, как они определят: это миска баланды, и хорошо, если валенки дадут! А норму будут требовать!»
И в тот же год случился капитальный ремонт нашего дома. Старый дом, постройки 1905–1906 годов, когда-то в нем были ванные и туалеты, всё это было снесено после революции «в порядке уплотнения», потому что из ванных накроили комнат. Все «удобства» – внизу во дворе, общественная баня – в 30–40 минутах ходьбы.
Третий этаж старого высокого дома, отопление печное, вода бывает через день. И вот – капитальный ремонт! И я страшно обрадовалась: вот!..
А надо сказать, что я страшно боялась крыс, а в этом дощатом домике, куда бегали жильцы трех трехэтажных домов – всех! – крысы кидались на детей. Взрослых они боялись. И помню, как я, шестилетняя, с ужасом стряхиваю с ботинка эту крысу…
А теперь у нас будет капитальный ремонт, теперь у нас… Фигушки!
Вот тогда я поняла, какие потребности нам потребны.
Я уже большая была, когда родители пытались добиться, чтобы нам позволили сделать в квартире (коммунальной, конечно) хоть душ, хоть туалет. Нет! Не положено! Всё это было сделано уже после конца советской власти, и оказалось, что всё это совсем несложно, если есть деньги.
– Кроме материальных, ведь и другие потребности были. Например в искусстве, литературе.
– А кроме этих потребностей была колоссальная потребность, чтобы просто оставили в покое и дали жить. Я помню свою первую молитву (это даже и не молитва была, это было выяснение отношений с Богом).
Те же 9 лет, тот же категорический 1963 год, в который я перестала верить в коммунизм и в который у меня прибавилось логики и соображения.
После уроков нас, три третьих класса и два четвертых, сгоняют в актовый зал, потому что это время Никиты Сергеевича и идет бешеная антихристианская пропаганда. И у нас – урок атеизма.
Мы сидим, и завуч школы говорит, что Бога нет и только глупые старые бабки верят в Бога. Тут выходят какие-то комсомольцы и поют бодрые частушки и издевки насчет старых бабок.
А я к старикам очень хорошо относилась, у нас бабки и дедки – это поколение воевавших. Да как они смеют вообще!..
Потом опять выступает завуч, за ним – наша учительница. И все они говорят про Бога с какой-то злобой!.. Я думаю: ну хорошо, русалок нет – нам что, после уроков примутся внушать, что русалок нет, и Деда Мороза, и домовых тоже?! Что-то тут не так… Против Бога они явно что-то имеют!
Если пионервожатая, учителя, завуч – все они – на Бога Одного, то я – на Его стороне! Потому что все на одного – нечестно!
Кроме того, если пионервожатая, учителя, завуч – все они – на Него Одного, то по логике хорошего, правильного одесского двора я – на Его стороне! Потому что все на одного – нечестно! И вообще – домой хочется, чего они к нам прицепились!
И я подумала тогда (это была даже не молитва, но я думала «адресно», Богу): «Бог, а похоже, что Ты-таки есть, если на Тебя так наваливаются! Но если Ты есть, Ты ведь понимаешь, что нас тут из-за Тебя мучают. Ну, выручай, делай что-то, если Ты есть!»
И грянул (именно грянул) снег, практически сразу. В Одессе снег – в принципе редкое дело, а тут он пошел стеной! Такой, что стало темно.
Директор школы выглянул на улицу. А у нас была английская школа, поэтому дети ездили с разных концов города. И нас отпустили по домам. И правильно сделали, потому что через полчаса по городу уже было не проехать. И школы больше не работали… А там начались и зимние каникулы.
Это было первое мое выяснение отношений с Богом: «Вот, я Ему сказала, и нас сразу отпустили!» Но от этого было очень далеко до того, чтобы обратиться ко Христу и прийти в какую-то церковь.
«Ирка венчается»
– А как вы с мужем пришли к Богу?
– Как-то синхронно, хотя и в разных городах (он – в Киеве, я – в Одессе) и по совершенно разным соображениям. Игорь – из-за изучения второго закона термодинамики. Он физик. То, что для основания Вселенной был смысл и «толчок», он понял раньше, а потом стал думать об этом.
Я – из совершенно других соображений. Просто мне несколько раз был явлено то, что я могла считать чудом. Я очень долго «выясняла отношения» с Богом и очень долго не приходила ни к какому заключению. Думала: «Церквей много, все они между собой в чем-то не согласны, запутают еще меня…»
Я вообще очень поздно сподобилась прочитать Евангелие: только в 23 года. Кстати, его одолжил мне мальчик из еврейской семьи. Почему у него было Евангелие – это другой вопрос (они свои праздники праздновали), причем XVIII века издания, на церковнославянском.
Он дал мне его на неделю и говорит: «Это очень дорогая книга, родители меня убьют, если узнают. Я тебя умоляю: только не потеряй, не запачкай!» Там был и Ветхий, и Новый Завет – в общем, вся Библия.
А я читать-то по-церковнославянски не умею, хотя мама у меня филолог – она умела. Я ее спрашиваю: «Мама, как читается это и это?» – «Очень просто, сейчас я тебя научу!» Объяснила мне титла и всё остальное, а потом говорит: «Дальше проговаривай про себя вслух, и ты начнешь понимать, о чем речь!» И я сделала, конечно, ужасную вещь, не знаю, как священники бы на это посмотрели: без подготовки, без всякого религиозного воспитания я села (предварительно потратив два дня на изучение церковнославянского) и за остальные дни насквозь прочитала весь Ветхий Завет, весь Новый Завет, Псалтирь и всё остальное…
– На церковнославянском?
– Да. После этого я начала понимать, что я вообще-то православная. Кроме того, душу мою спасла православная литература. Не православная литература как таковая, но наши классики, православные писатели. Пушкин мне спас душу! Все вещи, что вошли в состав нашей литературы, они были православные (а не католические, например). Потому так и получилось.
Мы с Игорем уже большие были (по 24 года), когда о вере поговорили. Мы время от времени встречались, были друзьями. То он приезжал в Одессу, то я – в Киев. И наконец поговорили о главном.
А 1979 году венчались – в Москве, на Антиохийском подворье. Отец Игоря был директором Института теплофизики – соответственно, партийный человек и т.д., и у него могли быть большие неприятности, если бы мы сделали это в Киеве.
Устраивал нам венчание Володя Махнач, наш старый знакомый. Он меня брал на автобусные экскурсии по разрушенным храмам Подмосковья, сам он читал тогда лекции по архитектуре. И вот, узнав о нашей проблеме, сказал: «Ребята! Я переговорю с отцом Александром, буду сам на вашем венчании!»
– У вас уже был к этому времени какой-то опыт церковной жизни?
– Мы были чудовищно невежественные. В Киеве мы заходили поставить свечку, помолиться, но духовника у нас, конечно, не было.
В Киеве тогда главным был митрополит Филарет (Денисенко). Один раз Игоря бабуся попросила свечку поставить: «Деточки, будете проходить мимо Владимира, поставьте свечку за меня!» Заходим в храм, а там Литургия, и кто-то служит. Но мы же никого не знаем! И что-то нам плохо, как будто глубоко в подземелье, что ли, – ну не было у нас никогда такого чувства в храмах ранее. А тут – будто что-то выталкивает нас из этой церкви.
Так тяжело на службе было, словно молились неверующие. Мы спросили, кто служит. Нам сказали: «сам Филарет»
Игорь спрашивает у пожилой женщины из тех, кто явно всё знает: «Кто служит-то?» – «Сам Филарет!» Но это нам ровно ничего не сказало.
Поставили мы свечечку и бочком-бочком вышли. Игорь мне говорит: «Что-то мне не понравилось, как будто мы с неверующим вместе молимся!» – «Ну, я не знаю, мне тоже не понравилось, но чувство есть чувство, его к делу не пришьешь!» Перекрестились, поклонились в сторону храма и пошли дальше…
Тогда в Киеве было очень много внедренных «православных общественников», «активистов», стукачей. Поэтому мы вели себя очень осторожно: заходили в храм, молились, но духовника у нас не было, и мы даже не искали его. И вот мы решили повенчаться.
Отец Александр на Антиохийском подворье привел нас в чувство немедленно! Что произошло на нашем венчании, мы даже не понимали – только то, что мы не знали, на земле мы или на небе, а также то, что наше венчание неотменимо. Несмотря на то, что мы были совершенно безграмотными балбесами, это ощущалось.
У нас не было обручальных колец: мы не были уверены, что они нужны. И спросили об этом на всякий случай Володю, который сам был тоже очень молоденьким, начинающим: обязательны ли кольца? Мы не собирались их носить: при аресте, например, кольца забирают, поэтому мы не хотели иметь артефакты, которые с тебя могут сорвать и тем самым надругаться над тобой, но хотя бы на венчании… Он ответил: «Нет, это необязательно, по желанию!» И мы пришли венчаться без колец.
Отец Александр нас поисповедовал, отстояли мы Литургию, счастливые… Чувствуем, что «сферы небесные грохочут», – даже не знаю, как это описать… Потом – венчание.
Поздняя осень была…
В ризнице мне позволили переодеться в платьице, которое принесли московские знакомые. Ведь у меня не было даже платья – свитер и джинсы: мы такие были молодые люди, которые кочевали с квартиры на квартиру, мы же снимали жилье. Итак, я – в платьице, шарфик чей-то обернула вокруг головы, туфельки мне какие-то принесли, всё это в ризнице, на ощупь. А пожилые дамы, которые были на службе, не уходят: молодых венчать будут! В 1979 году ведь это тоже редкость, не каждый раз встретишь!
Было и какое-то количество наших друзей: они услышали, что «Ирка венчается», и пришли (меня знали уже в Москве как поэта). И вот, мы стоим красивые, подходит Володя Махнач: «Ребята, быстренько кольца ваши давайте, отец Александр их сейчас освятит!» – «Стоп, а у нас же нет колец! Мы же тебя спрашивали…» Он с потерянным видом бежит к отцу Александру, возвращается и говорит: «Слушайте, ребята: без колец-то нельзя!» – «А у нас их нет!..»
Конечно, мы могли бы в любом ларьке купить какие угодно колечки, но тогда сегодня венчание уже не состоится – оно будет уже завтра или послезавтра! Но ведь оно же уже началось, это наше венчание! Небесные сферы уже грохочут, и мы понимаем, что мы не можем просто так повернуться и уйти, чтобы купить какие-то колечки в киоске и прийти через пару дней.
Женщины, которые были в храме, услышали всё это и поняли, что венчание может и не состояться. И они начали свинчивать со своих пальцев обручальные кольца: «Детонька, я вдова, мне уже не нужно, ты венчайся сейчас!» И стоят, снимают: «Только венчайтесь, только не уходите!» Они тоже понимают, что всё, не начавшись, уже началось!
Отец Александр на это посмотрел и сказал: «Так, всем кольца надеть обратно! Я их и так обвенчаю!» И обвенчал нас без колец…
Это было состояние, которое Игорь помнит, и я помню, – наверное, очень глубокого воцерковления, которое нам, тогда очень невежественным, и нужно было. После этого разговоров и вопросов не было.